Неточные совпадения
— Вронский — это один из сыновей
графа Кирилла Ивановича Вронского и один из самых лучших образцов золоченой молодежи петербургской. Я его узнал в Твери, когда я там служил, а он приезжал на рекрутский набор. Страшно богат, красив, большие связи, флигель-адъютант и вместе с тем — очень
милый, добрый малый. Но более, чем просто добрый малый. Как я его узнал здесь, он и образован и очень умен; это человек, который далеко пойдет.
—
Граф Милари, ma chère amie, — сказал он, — grand musicien et le plus aimable garçon du monde. [моя
милая… превосходный музыкант и любезнейший молодой человек (фр.).] Две недели здесь: ты видела его на бале у княгини? Извини, душа моя, я был у
графа: он не пустил в театр.
— Ах,
помилуйте, я совсем не думал напоминать вам, я вас просто так спросил. Мы вас передали с рук на руки
графу Строганову и не очень торопим, как видите, сверх того, такая законная причина, как болезнь вашей супруги… (Учтивейший в мире человек!)
Фразу эту вымарал
граф С. Г. Строганов, рассказывавший мне этот
милый анекдот.
Когда же случившийся тут князь объяснил сластолюбивому старичку, что этот самый Ихменев — отец той самой Натальи Николаевны (а князь не раз прислуживал
графу по этим делам),то вельможный старичок только засмеялся и переменил гнев на милость: сделано было распоряжение отпустить Ихменева на все четыре стороны; но выпустили его только на третий день, причем (наверно, по распоряжению князя) объявили старику, что сам князь упросил
графа его
помиловать.
Хоробиткина. Помилуйте-с, вы слишком учтивы,
граф!
Адуев посмотрел на нее и подумал: «Ты ли это, капризное, но искреннее дитя? эта шалунья, резвушка? Как скоро выучилась она притворяться? как быстро развились в ней женские инстинкты! Ужели
милые капризы были зародышами лицемерия, хитрости?.. вот и без дядиной методы, а как проворно эта девушка образовалась в женщину! и все в школе
графа, и в какие-нибудь два, три месяца! О дядя, дядя! и в этом ты беспощадно прав!»
Лебедев (машет рукой). Ну, да!.. Зюзюшка скорее треснет, чем даст лошадей. Голубчик ты мой,
милый, ведь ты для меня дороже и роднее всех! Из всего старья уцелели я да ты! Люблю в тебе я прежние страдания и молодость погибшую мою… Шутки шутками, а я вот почти плачу. (Целует
графа.)
Авдотья Назаровна. За делом, батюшка! (
Графу.) Дело вас касающее, ваше сиятельство. (Кланяется.) Велели кланяться и о здоровье спросить… И велела она, куколочка моя, сказать, что ежели вы нынче к вечеру не приедете, то она глазочки свои проплачет. Так, говорит,
милая, отзови его в стороночку и шепни на ушко по секрету. А зачем по секрету? Тут всё люди свои. И такое дело, не кур крадем, а по закону да по любви, по междоусобному согласию. Никогда, грешница, не пью, а через такой случай выпью!
— Что вы,
граф!..
помилуйте… Вот никогда этого от вас не ожидала.
Представьте себе, моя
милая! — продолжала она, — это какая-то русская, которую
граф Сеникур увез из Москвы.
— Тут не образование, мой
милый, а собственное, внутреннее чутье, — возразил
граф. — Видал ли ты, — продолжал он, прищуриваясь, — этих женщин с тонкой нежной кожей, подернутой легким розовым отливом, и у которых до того доведена округлость частей, что каждый член почти незаметно переходит в другой?
— Прощайте,
милый друг, — говорил
граф, обнимая молодого человека, — не забывайте меня, пишите; могу ли я бывать у Анны Павловны?
—
Помилуйте, — отвечал я, — что за церемония. — Я, признаться, боялся, чтобы эта Рожа не испортила моего аппетита, но
граф настаивал и, по-видимому, сильно надеялся на могущественное влияние своей Рожи. Я еще отнекивался, как вдруг дверь отворилась и взошла женщина, высокая, стройная, в черном платьи. Вообразите себе польку и красавицу польку в ту минуту, как она хочет обворожить русского офицера. Это была сама графиня Розалия или Роза, по простонародному Рожа.
Никто не удивится, если скажу, что
граф был для графини — только мужем, то есть: человеком иногда сносным, иногда нужным, иногда скучным до крайности; но если примолвлю, что графиня, будучи прелестною и
милою, до приезда в деревню умела сохранить тишину сердца своего, и не случайно (ибо случай бывает нередко попечительным дядькою невинности), но по системе и рассудку, то самый легковерный читатель улыбнется…
Мышлаевский. А мужички там эти под Трактиром. Вот эти самые
милые мужички сочинения
графа Льва Толстого!
Граф(выходя из себя). Господи
помилуй, вы помешались, наконец, на этой десятилетней давности?.. К чему она вам?.. Зачем?..
О,
милый мой
граф! я не могу вам скрыть, что вы довольно смешны и очень устарели.
Граф. Вы, Дарья Ивановна? Вы шутите,
помилуйте! Да я, я вас уверяю… я, напротив, удивляюсь…
Граф. О,
помилуйте! К чему все эти слова?.. Всё это не стоит благодарности… Но как вы хорошо играете комедию!..
Граф. О,
помилуйте! напротив, я… (Уходя, в дверях.) А! так вам не до смеху было тогда!
Граф Любин.
Помилуйте, вы только похорошели. Вот я небось другое дело!
Граф Любин. О нет,
помилуйте, не беспокойтесь, останьтесь… Мы с Алексей Иванычем можем выйти, мы в вашу комнату пойдем, Алексей Иваныч, хотите?
Граф. Я вашему мужу доставлю место в Петербурге, ручаюсь вам честным словом. Вам нельзя здесь оставаться.
Помилуйте, это было бы просто срам! Vous n’êtes pas faite, чтобы эдак pour végéter ici. Вы должны быть одним из блестящих украшений нашего общества, и я хочу… я буду гордиться тем, что я первый… Но вы, кажется, задумались… о чем, смею спросить?
Миша. Только-то-с?..
Помилуйте, Алексей Иваныч, как вам не грешно эдак того-с… беспокоиться? Ведь это всё, так сказать, для вашего блага делается.
Граф человек важный, с влияньем, знал Дарью Ивановну с детства — как же этим не воспользоваться, помилуйте-с? Да после этого вам бы просто стыдно было показаться на глаза всякому благомыслящему человеку. Я чувствую, что выражения мои сильны, слишком сильны, но мое усердие к вам…
Граф. О, что вы говорите,
помилуйте! Вы себе не знаете цены. Но разве вы не понимаете… mais vous êtes une femme charmante… Сожалеть о том, что́ сделаю для вас, Дарья Ивановна!..
Граф. О,
помилуйте, сделайте одолжение, не церемоньтесь. Я остаюсь в очень приятном обществе. (Равнодушно проводит рукою по волосам.)
Граф. Вы нисколько не виноваты,
помилуйте! Нельзя не смеяться над тем, что смешно, — я вас в этом не упрекаю, поверьте; но, сколько я мог заметить, это всё было у вас наперед сговорено с вашим супругом.
Дарья Ивановна (дает ему стать на колена и быстро приближается к нему).
Помилуйте,
граф, что вы! я шутила, встаньте.
— Я и не пью… Сегодня в последний раз, ради свидания с тобой (
граф потянулся ко мне и чмокнул меня в щеку)… с моим
милым, хорошим другом, завтра же — ни капли! Бахус прощается сегодня со мной навеки… На прощанье, Сережа, коньячку… выпьем?
— Пока?.. Чуть-чуть! В продолжение десяти минут «твоя рука в моей руке», — запел
граф, — и… ни разу не отдернула ручки… Зацеловал! Но подождем до завтра, а теперь идем. Меня ждут. Ах, да! Мне нужно поговорить с тобой, голубчик, об одной вещи. Скажи мне,
милый, правду ли говорят, что ты тово… питаешь злостные намерения относительно Наденьки Калининой?
— Это очень
милый господин, Сережа, очень
милый! — встревоженно заговорил
граф. — Ты скоро подружишься с ним!
Судя по тому, как встретил его губернатор-хозяин и губернаторша-хозяйка, как вошел и поклонился им
граф, как окинул он все общество равнодушно-холодным и в то же время снисходительным взглядом, который, казалось, говорил: «Какие вы все жалкие, мои
милые! какие вы все, должно быть, глупые!
Его жена, графиня Софья Михайловна, была для всего нашего кружка гораздо привлекательнее
графа. Но первое время она казалась чопорной и даже странной, с особым тоном, жестами и говором немного на иностранный лад. Но она была — в ее поколении — одна из самых
милых женщин, каких я встречал среди наших барынь света и придворных сфер; а ее мать вышла из семьи герцогов Биронов, и воспитывали ее вместе с ее сестрой Веневитиновой чрезвычайно строго.
Разрисованные сторы с пастушками и деревьями были опущены донизу, и из-за одной из них выглядывала морда сытого рыжего кота, но сама
милая пустынница была нигде не заметна и не спешила а bras-ouverts навстречу
графу.
— Ну вот и прекрасно! — воскликнул
граф. — А эта
милая дама и живет отсюда очень недалеко — в Новой Деревне, и дача ее как раз с этой стороны. Мы подъедем к ее домику так, что нас решительно никто и не заметит. И она будет удивлена и обрадована, потому что я только вчера ее навещал, и она затомила меня жалобами на тоску одиночества. Вот мы и явимся ее веселить. Теперь пустим коней рысью и через четверть часа будем уже пить шоколад, сваренный самыми бесподобными ручками.
Происходило это не от того, что она любила общество, напротив, она скорее пряталась от людей, но в эти вечера занимались музыкой и пением, а этого было достаточно, чтобы Анжелика забыла все и всех, упиваясь звуками, которые заставляли вспомнить ее
милую мать. Она сама прекрасно играла на рояле, но игры ее в доме
графа еще никто не слыхал, так как со смерти матери она не дотронулась ни разу до клавишей.
—
Помилуй, какие же это
графы Свянторжецкие?
«Сын сказал ей, что и сегодня вечером он будет дома и зайдет к ней… — начала размышлять она. — Поговорить с ним… Нет… Нет, он даже не должен знать, что она получила сведения. Он будет допытываться от кого… Догадается… Это приведет к ссоре между ним и
графом…
Граф такой
милый… Она и князю Григорию Александровичу скажет завтра, чтобы он действовал от себя… ведь она… его…»
«Она подразумевает
графа Вельского, — подумала молодая девушка. — Значит, она все же орудие в руках моей матери… — О,
милый Владимир! — работала далее ее пристрастная мысль. — Мы окружены врагами. Тебя хотят оклеветать, унизить в моих глазах, дорогой мой. Да, я буду недостойна твоей любви, если когда-либо усомнюсь в тебе».
Во время тех же поездок в суд Николай Герасимович Савин познакомился с двумя очень
милыми людьми: депутатом бельгийской палаты Ван-Смиссеном, обвинявшемся в убийстве своей жены из ревности, и французом
графом Дюплекс де Кадиньян — любовником этой убитой мужем женщины, который, увлекшись ею, наделал в Брюсселе более миллиона долгов, а после ее смерти уехал в Ниццу, не расплатившись со своими кредиторами и поднадув несколько простаков-бельгийцев, почему и был привлечен к суду за мошенничество.
—
Милый друг, — ответил ему
граф тоном старшего родственника, — скажи мне откровенно, разве ты когда-нибудь думал серьезно о своих сословных правах? Пользовался ты своим именем и происхождением, чтобы там, на месте, в уезде, играть общественную роль?.. Конечно, нет.
— Нет, мой
милый, — ответил
граф. — Но твой Помар очень хорош. Прикажи подать бутылку.
Я никогда не встречал среди представителей нашей гвардии более симпатичного, более
милого, более привлекательного человека, и вместе с тем увлекательного рассказчика, как
граф Александр Фёдорович Келлер.
Граф не произвел на нее особого впечатления. Вся поглощенная созерцанием своего
милого «Сережи», как княжна уже мысленно давно называла князя, она не обратила внимания на характерную, хотя совершенно в другом роде, красоту
графа Петра Игнатьевича.
Mon cher, entre nous, [Между нами, мой
милый,] вы масон? — сказал
граф Растопчин строгим тоном, как будто было что-то дурное в этом, но что он намерен был простить.
— Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme à Pétersbourg, vous finirez très mal; c’est tout ce que je vous dis. [Мой
милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; это верно.]
Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
— Ах,
помилуйте,
граф, я очень понимаю, — сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
— Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d’avoir un beau style, [ — Мой
милый, с 500 тысячами войска было бы легко иметь хороший слог,] — сказал
граф Растопчин. Пьер понял, почему
графа Растопчина беспокоила редакция ноты.
— Вот что́, мой
милый, — сказал
граф вошедшему почтительному молодому человеку. — Принеси ты мне… — он задумался. — Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.